Неточные совпадения
«А когда после? — спрашивала она себя, медленно возвращаясь наверх. — Найду ли я силы написать ему сегодня
до вечера? И что напишу? Все то же: „Не могу, ничего не хочу, не
осталось в сердце ничего…“ А
завтра он будет ждать там, в беседке. Обманутое ожидание раздражит его, он повторит вызов выстрелами, наконец, столкнется с людьми, с бабушкой!.. Пойти самой, сказать ему, что он поступает „нечестно и нелогично“… Про великодушие нечего ему говорить: волки не знают его!..»
К князю я решил пойти вечером, чтобы обо всем переговорить на полной свободе, а
до вечера
оставался дома. Но в сумерки получил по городской почте опять записку от Стебелькова, в три строки, с настоятельною и «убедительнейшею» просьбою посетить его
завтра утром часов в одиннадцать для «самоважнейших дел, и сами увидите, что за делом». Обдумав, я решил поступить судя по обстоятельствам, так как
до завтра было еще далеко.
В субботу, однако, никак не удалось бежать; пришлось ожидать
до завтра,
до воскресенья, и, как нарочно, Тушар с женой куда-то в воскресенье уехали;
остались во всем доме только я да Агафья.
Алеша твердо и горячо решил, что, несмотря на обещание, данное им, видеться с отцом, Хохлаковыми, братом и Катериной Ивановной, —
завтра он не выйдет из монастыря совсем и
останется при старце своем
до самой кончины его.
Бедные лошади. Среди камней и бурелома они должны были
остаться голодными. Зато
завтра, если нам удастся дойти
до земледельческих фанз, мы их накормим как следует.
Дерсу ужасно ругал китайцев за то, что они, бросив лудеву, не позаботились завалить ямы землей. Через час мы подошли к знакомой нам Лудевой фанзе. Дерсу совсем оправился и хотел было сам идти разрушить лудеву, но я посоветовал ему
остаться и отдохнуть
до завтра. После обеда я предложил всем китайцам стать на работу и приказал казакам следить за тем, чтобы все ямы были уничтожены.
Голова решился молчать, рассуждая: если он закричит, чтобы его выпустили и развязали мешок, — глупые дивчата разбегутся, подумают, что в мешке сидит дьявол, и он
останется на улице, может быть,
до завтра.
— Нет, брат, шабаш, — повторяли запольские купцы. — По-старому, брат, не проживешь. Сегодня у тебя пшеницу отнимут,
завтра куделю и льняное семя, а там и
до степного сала доберутся. Что же у нас-то
останется? Да, конечно. Надо все по-полированному делать, чтобы как в других прочих местах.
— Ну, вот мы и приехали! — сказал старший брат, когда они, подъехав к Михайловской батарее, вышли из повозки. — Ежели нас пропустят на мосту, мы сейчас же пойдем в Николаевские казармы. Ты там
останься до утра, а я пойду в полк — узнаю, где твоя батарея стоит, и
завтра приеду за тобой.
Настоящая минута казалась благоприятною. Опасения миновались, затруднений не предвиделось, и Козелков мог дерзать без риска.
До срока уж
оставалось только два дня;
завтра должны состояться уездные выборы, на послезавтра назначалось самое настоящее, генеральное сражение.
Он знал Марью Михайловну, очень хвалил ее и сказал, что
завтра пошлет звать ее с зятем и дочерью откушать хлеба и соли у молодых, для чего и назначил следующее воскресенье,
до которого
оставалось четыре дня.
Астров. А я-то сломя голову скакал тридцать верст. Ну, да ничего, не впервой. Зато уж
останусь у вас
до завтра и, по крайней мере, высплюсь quantum satis. [Сколько надо, вволю (лат.).]
Чебутыкин. Да и я как-то забыл. Впрочем, скоро увижусь с ними, ухожу
завтра. Да… Еще один денек
остался. Через год дадут мне отставку, опять приеду сюда и буду доживать свой век около вас… Мне
до пенсии только один годочек
остался… (Кладет в карман газету, вынимает другую.) Приеду сюда к вам и изменю жизнь коренным образом… Стану таким тихоньким, благо… благоугодным, приличненьким…
Долго смотрела Елена Петровна на свое отражение и многое успела передумать: о муже, которого она
до сих пор не простила, о вечном страхе за Сашу и о том, что будет
завтра; но, о чем бы ни думала она и как бы ни колотилось сердце, строгое лицо
оставалось спокойным, как глубокая вода в предвечерний сумрак.
— Мне
до завтра нельзя
остаться.
Конечно, больше искать слухов было негде, и я помирился с той мыслью, что, вероятно, так
завтра и уеду, ничего не узнав о Шерамуре. А потом, думаю, он, пожалуй, так и затеряется, и в сознании моем о нем
останется какой-то рассучившийся обрывок… Будет и жалко и досадно всю жизнь воображать, что он по-прежнему все голоден и холоден и блуждает от одной скамьи
до другой, не имея где выспаться.
Я рад.
Останься до утра
Под сенью нашего шатра
Или пробудь у нас и доле,
Как ты захочешь. Я готов
С тобой делить и хлеб и кров.
Будь наш, привыкни к нашей доле,
Бродящей бедности и воле;
А
завтра с утренней зарей
В одной телеге мы поедем;
Примись за промысел любой:
Железо куй иль песни пой
И села обходи с медведем.
Краснова. Чему ж мне радоваться-то? Вам, что ли? Может быть, я и радовалась бы, кабы была свободна. Вы те поймите: из-за вас я с мужем поссорилась; вы-то уедете не нынче-завтра, а мне с ним
оставаться. Вы только хуже сделали, что приехали:
до вас-то он мне не так дурен казался. Да и он вдруг совсем переменился. Пока вас не видал, так всякую мою прихоть исполнял, как собака руки лизал; а теперь начал косо поглядывать да и покрикивать. Каково же мне будет всю жизнь с постылым горе мыкать! (Плачет.)
Гаврило прибежал в страшных попыхах, приказал им всем
оставаться тут
до утра и караулить, а сам потом ринулся в девичью и через старшую компаньонку Любовь Любимовну, с которой вместе крал и учитывал чай, сахар и прочую бакалею, велел доложить барыне, что собака, к несчастью, опять откуда-то прибежала, но что
завтра же ее в живых не будет, и чтобы барыня сделала милость, не гневалась и успокоилась.
Смирнов. B таком случае я
остаюсь здесь и буду сидеть, пока не получу… (Садится.) Послезавтра заплатите? Отлично! Я
до послезавтра просижу таким образом. Вот так и буду сидеть… (Вскакивает.) Я вас спрашиваю: мне нужно заплатить
завтра проценты или нет?.. Или вы думаете, что я шучу?
Разборка кончалась.
Оставалось сотни три-четыре блюд перебрать, остальное было разобрано, Пантелеем уложено и работниками вытащено в сени, либо сложено на дровни, чтоб
завтра же,
до заревых кочетов, в Городец посуду везти.
— Нет, кумушка,
до утра у тебя не
останусь, — сказал Патап Максимыч. — Я к тебе всего на часок и коней отпрягать не велел. В город еду.
Завтра к утру надо быть там беспременно.
— Справим
завтра каноны над пеплом отца Варлаама, над могилками отца Илии и матушки Феклы, — продолжала Фленушка. — От Улáнгера эти места под боком. А послезавтра поглядим, что будет. Опасно станет в лесу — в Улáнгере
останемся, не будет опасности, через Полóмы на почтову дорогу выедем — а там уж вплоть
до Китежа нет сплошных лесов, бояться нечего.
— Очень просто, — говорит Гиезий, — наши им в окно кукиши казать стали, а те оттуда плюнули, и наши не уступили, — им то самое, наоборот. Хотели войну сделать, да полковник увидел и закричал: «Цыть! всех изрублю». Перестали плеваться и опять запели, и всю службу
до конца доправили и разошлись. А теперь дедушка один
остался, и страсть как вне себя ходит. Он ведь
завтра выход сделает.
— Тебя! — протянул он. — Вот как, а я, дурак, думал, что если ты моя, то и твои деньги тоже мои. Впрочем, если так, я могу уйти, ты сообщи все своей дорогой мамаше, подложный вексель в ее руках, она может подать на меня в суд, если я
до завтра останусь в живых. У меня есть верный друг, он сослужит мне последнюю службу.
— Хорошо, — сказал он, — достаньте. Я
остаюсь здесь еще
до завтра.
Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «
до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя
остаюсь» и т. п.